Перейти к содержанию

Рассказы московского охотника


Рекомендуемые сообщения

Страница 1 из 2

 

 

Воронцов-Вельяминов Николай Николаевич

 

 

Мытищи

 

 

На пятнадцатой версте от Крестовской заставы, на Троицком (Ярославском) шоссе, стоит многим знакомое село Большие Мытищи. Почти все богомольцы, едущие и идущие в Сергиевскую Лавру, останавливаются там, чтобы напиться чрезвычайно вкусного чаю или необыкновенно чистой и свежей воды. Известно, что Мытищи снабжают водой все московские фонтаны посредством знаменитого водопровода, на месте же эта вода имеет особенно приятный вкус и ничем незаменимую свежесть.

Шумно и весело живут в Мытищах. Экипажи и пешеходы беспрестанно встречаются или обгоняют друг друга. То едет тяжелый длинный тарантас, нагруженный огромною семьею московского торговца, то лихая почтовая тройка мчит бульварного франтика, то извозчичья четвероместная карета пробирается маленькой рысью, и из окон ее выглядывают головки в беленьких гладких чепчиках, то идет мастеровой, держа на палке через плечо свое платье — много, много едут и идут, и все они за мостом, на середине села подвергаются истинному нападению. Нападение это не страшно, но оригинально. Завидя издали приближающийся экипаж, десяток или два деревенских девушек стремглав к нему бросаются и наперерыв зовут откушать чаю.

«Ко мне, барин.., к нам, сударыня... вот мой столик под березками... откушайте чайку...»

Эти слова, мешаясь меж собою, и часто сопровождаемые легкими толчками и потягиванием за платье, совершенно сбивают с толку проезжего. Иногда даже против желания вылезает он из экипажа и, окруженный толпою этих девушек, идет к какому-нибудь столу. Тут его сажают на лавочку и заставляют пить чай, в чем он после и не раскаивается: потому что, повторю, чай в Мытищах необыкновенно хорош, а русский человек чаек любит.

Сцены эти повторяются беспрестанно и бывают презабавные.

Однажды на мосту остановилась запряженная парой тележка; в одно мгновение толпа девушек окружила ее со всех сторон. На козлах сидел здоровый краснощекий парень в рубашке и, улыбаясь, оборачивался то направо, то налево. Вероятно, ему нравилась эта налетевшая фаланга, и он отпускал избранным своего рода любезности. Лошади стояли очень смирно. В корню была маленькая исхудалая чалая лошаденка, вероятно, исправляющая должность водовозки; а на пристяжке большой гнедой буцефал, конечно, парадер, на котором возят хозяина в лавку. Низенький толстый купец, сидевший в тележке, был просто вытащен чайницами. Они, в полном смысле, облепили его со всех сторон, и эта разноцветная масса, кружась, придвинулась под березки.

— Пустите душу на покаяние, — говорил купец, вырываясь из середины девушек, — ну, куда тащите?..

— Чайку напейся... Мытищинского... нет, купец, садись-ко... вот тут... тут сядь.., — раздавались звонкие голоса, и купец был силою посажен на лавку.

— Затормошили проклятые, — говорил он, отирая клетчатым платком лоб и бороду.

— Вы чайку попить?.. — спросил у него проезжий, против которого его поместили.

— Помилуйте-с, вовсе не желаю, силком притащили мошенницы, что будешь с ними делать?.. У меня и чаю-то с собою нет, еду в Пушкино на фабрику... дельцо случилось...

— Так зачем же вы здесь остановились?

— Да вот дураку-то вздумалось пристяжную попоить, а они и нахлынули.

— У нас чай свой есть... мы тебе соберем, — кричали стоявшие вокруг них девушки, — всего-то пятиалтынный дашь...

— Ну что ж, — сказал ему сосед, — уж раскутитесь; чай здесь превосходный...

— От Креста, от чаю-с, — говорил купец, — да видно от них не отделаешься. Ну, давай, ты, помоложе, как тебя? Параша что ли?

— Ишь... Аксюша...

Чай был подан, и прошло более часа, а купец все еще сидел за чайным столом. Он уже снял картуз свой, и частенько вынимал клетчатый платок из кармана.

Под праздник между экипажами, едущими в Мытищи, непременно встретишь тележки, из которых выглядывают ружья и собаки, если последние не бегут около. Это едут охотники.

Для охотника Мытищи привлекательны своими болотами. Село пересекается рекою Яузой, которая верстах в четырех и берет свое начало. Оба берега реки представляют собой широкие, довольно топкие болота, местами чистые, местами поросшие кустами и кочками. Влево от Мытищ эти болота сопровождают Яузу до села Тайнинского; кроме них по эту же сторону села идет до деревни Рупасова болотная низина, образуемая небольшой безымянной речкой, впадающей в Яузу. По правую сторону села болота идут до самого истока реки, места, называемого Бочагами, и продолжаются за ними до дороги Остромынки, где и кончаются в седьмой части Лосиного погонного острова. Этот замечательный по древности и пространству лес протянулся от Сокольничьего поля до самых Мытищ; по одной стороне его идет шоссе, а по другой помянутые нами болота. От Бочагов вверх болота доступны не для каждого охотника; надо знать хорошо местность, чтобы не заблудиться на этом огромном пространстве. Охотиться по всему болоту невозможно, есть такие крепи, то есть частые кусты и огромные кочки, что, зашедши в них, рискуешь оттуда не выйти.

Назову места, доступные для обстреливания по правой стороне Мытищ. Сначала болотистый довольно чистый луг по обеим сторонам реки; не слишком частые кусты по левому берегу до урочища, называемого старым селом; далее Бочаги, потом круглое болото, чистое болото, Жуковские канавы и, наконец, площадки в седьмой части.

Старожилы говорят, что в этих болотах дичи было чрезвычайно много, но в настоящее время количество ее уменьшилось, хотя впрочем и теперь редкий охотник возвращается отсюда без хорошего поля.

Никуда в окрестностях Москвы не ездят охотники в таком количестве, как в Мытищи. Недальнее расстояние, хорошая дорога, спокойное и чистое помещение, возможность достать порядочную пищу, и, наконец, этот веселый чай, о котором упомянули мы выше, — все это при надежде найти дичь, манит охотников. В Петров день, день открытия охоты, иногда сходятся сюда человек двадцать стрелков разного чина и звания. Одни приехали тройками, другие в одиночку, некоторые пришли пешком, а иные доехали за гривенник на попутной мужицкой телеге. Двухэтажный постоялый двор у моста — любимая пристань всех охотников, и под Петров день все комнаты набиты стрелками.

Постоянным посетителем Мытищ бывает один Николай Дмитриев сын Грачев. Скажу несколько слов об этом замечательном охотнике. Лет пятидесяти от роду, высокий мужчина, седоватые редкие волосы, довольно правильные черты лица и крепкое телосложение — вот его наружность. С юных лет занимается он охотою с ружьем, и ни разу не изменил этому любимому своему занятию, хотя в жизни перешел многие ступени общества, беднел и богател замечательно; но не об этой жизни его хочу говорить я. Мытищинские болота изучил он как свою комнату, потому что несколько лет сряду живал в них целую осень. Беззаботно гуляет он по болотам, кажущимся для других непроходимыми; мелкие места в реке, удобные для перехода, замечены у него или колышком, или кустом особенного вида. По дорожкам, иногда очень длинным, лежат у него небольшие деревья для отдохновения; приволочь их из лесу для этой цели не кажется ему нисколько затруднительным. Никто из московских охотников не убил столько дичи, сколько он. При знании местности, он отлично стреляет и имеет всегда добрую собаку.

Приезжаем ли мы из Москвы вместе, или встречаемся в Мытищах, но уже всегда занимаем одну с ним комнату и вместе охотимся. Расскажу, как однажды провели мы с ним Петров день в Мытищах.

Приехали мы по обыкновению с вечера, чтобы не упустить утреннего поля, и сели пить чай на открытом воздухе. Кроме Грачева был со мною еще один молодой человек, отправлявшийся в первый раз на охоту, с порядочным ружьем, но с не бывшей никогда в поле собакою. Г.Скворцов, так назовем мы нашего юношу, поехал с нами, чтобы испытать свои способности к охоте. Бегавшие около ворот легавые собаки показывали, что мы приехали не впервые. Почти вслед за нами подъехали еще длинные дрожки тройкой, и шестеро охотников с шестью собаками пошли на постоялый двор.

— Плохо, брат, Николай Дмитрич, — говорил я Грачеву.

— А что-с?

— Да видишь, сколько наехало.

— Не бойтесь, нашей дичи не убьют. Ведь эти господа далеко не пойдут; походят по лугу, а на лугу-то взять нечего.

— Все-таки надо пораньше встать, чтобы не идти по их следу.

— Я встану раньше всех, — перебил его молодой человек, — и всех вас разбужу.

— Ну, ладно.

— Чай да сахар, господа, — послышался за нами хриплый голос. Оглянувшись, увидел я небольшого роста старичка, всего обросшего волосами. На нем был какой-то странный сюртук с тремя медными пуговицами, на голове теплый картуз, а охотничьи сапоги перевязаны под коленом веревкою. В руках держал он арапник, на который искоса поглядывали две исхудалые легавые собаки.

— А! Фока, здорово, — сказал Грачев, — ты уже не бреешься?..

— Достатки не позволяют, Николай Дмитрич, — отвечал пришедший.

— Чьи это у тебя собаки?

— Да вот Антон Филимоныч дал понатаскать. Сученка-то будет работница, а этот так дураком и останется.

— А ружье-то у тебя где?

— Занес в лавку, положил покуда... Позвольте, господа, чайку чашечку выпить.

Фока был усажен вместе с нами; на охоте нет чинопочитания, полное равенство. Мы посмеялись над некоторыми оригинальными его выходками, и дали ему гривенник, чтобы зашел в капернаум, — так называл он питейный дом.

Стемнело уже совершенно, окна постоялых дворов осветились огнями, девушки убирали посуду и самовары, на улице стало пусто. Свистнув собак, отправились и мы на отдых.

Все комнаты наверху были заняты охотниками; соседи наши, как было видно, еще вовсе не думали о сне: шумели, спорили о ружьях, собаках, и кончили тем, что стали петь. Досчатая перегородка дозволяла нам слышать внятно каждое слово, и я помещаю здесь охотничью песню, пропетую ими довольно изрядно в два голоса:

 

Нам в столице надоело

Пыль на улицах глотать;

Едем в поле; то ли дело

На свободе погулять!

 

Вечерком тележку ладим,

Снаряжаемся как в бой,

И собаку нашу гладим,

Позабытую зимой.

За заставу выезжаем,

На душе у нас светлей,

Мы и песню запеваем,

Что нам в поле веселей.

Вот приехали, болото

Наших псов к себе манит;

Началася им работа

Уж один из них стоит.

И взвился нетерпеливый,

Выстрел грянул тот же час,

И заряд тот был счастливый —

Как свеча, погас бекас.

Но такая впрочем меткость

Ведь у нас не за уряд;

Пуделя для нас не редкость,

Дорог что ли нам заряд.

Ну, конечно, что сердито

Мы стреляем дупелей;

Да ведь вскочит как убитый,

Мимо дать грешно, ей-ей.

А в лесу стрельба другая,

Не трудна еще она,

Как тетерка холостая

Поднимается одна.

Но как выводок семьею

Вскочит, как не оплошать?

Сам не знаешь, что с тобою,

Всех хотелось бы стрелять.

Иль весною занят тягой,

Сердцу биться не велишь,

И лишь изредка со флягой

Что-то тихо говоришь.

Вдруг откуда ни возьмется,

Цыкнет, коркнет, налетит,

Сердце дрогнет и забьется,

А дробь мимо угодит.

То стрелять ты не успеешь,

То понизил на прицел;

Извинить себя сумеешь,

Да уж вальдшнеп улетел.

 

 

Приятные звуки двух пастушьих рожков разбудили нас на рассвете. Какая-то русская заунывная песня, раздавшись громко под нашими окнами, стихла за мостом, досылая до нас свои задушевные, бесконечные переливы. Во всех комнатах началось движение, каждый торопился поскорее одеться и не опоздать; только приехавший с нами юный охотник упрашивал нас подождать и напиться чаю. Просьбе его было решительно отказано, и мы отправились на правую сторону Яузы.

— Ишь, как бегут, — говорил Грачев, показывая на трех охотников, подпрыгивавших по аллее, — а мы с тобой не торопясь дело сделаем.

— Да найдем ли дичи-то?.. время-то раненько...

— Найдем. Походим, а уж найдем. Вот видите, в лугу будет много народу, сюда и заходить не стоит; завернем только в первые кустики, да прямо мимо острова в Бочаги. Полазим, а уж толку добьемся.

— Уморим мы нашего новичка, — сказал я, показывая на Скворцова, у которого вчерашняя горячность порядочно поостыла.

— Да ведь будем отдыхать... ничего, пускай привыкает.

В первых кустах сейчас за селом подняли мы пару бекасов и положили их в ягдташи. Едва раздался первый наш выстрел, как на лугу с криком поднялось несколько пар чибисов и стало виться над собаками бывших на той стороне охотников. Стадо маленьких куличков вскочило под берегом и полетело вверх по реке. Большая кряковая утка, летевшая прямо на нас с острова, свернула за дорогу. В болоте началась какая-то жизнь: то слышен выстрел, то зов собаки, то гопонье охотников. Как-то непонятно одушевляешься, забываешь всё, тягость ружья не существует, оно как будто срослось с рукою; следишь внимательно за собакою, и при малейшем намеке ее о присутствии дичи готов стремглав бежать к ней.

Раздавшийся впереди нас двойной выстрел был знаком, что нас опередили охотники.

— Что, брат, Николай Дмитрич, — сказал я Грачеву, — эти господа пораньше нашего встали. Слышал?

— Слышал, да ведь это небось палят по курочкам; а все-таки лучше выйдем из болота и пойдем как говорили.

Сказано, сделано: мы подошли к лесу и пошли опушкою вперед.

— А далеко идти? — спрашивал нас наш неопытный товарищ.

— А что... уж устали? — спросил нетерпеливо Грачев.

— Нет, я не устал, да вот левый сапог, кажется, промокает...

— Походите-ка, промокнут оба...

В болоте Грачев уже был менее снисходителен. Каждого охотника он судил по себе, и мысль о промокнувшем сапоге казалась ему насмешкою над охотою.

Привыкнувши к скорой ходьбе его, я с ним равнялся, а бедный новичок едва догонял нас. Пройдя версты две около леса, мы дошли к так называемому углу, с которого идет топкая дорожка по болоту к Бочагам. Тут решились мы посидеть, чтобы собраться с новыми силами, для этого углубились мы несколько в лес и сели отдыхать на большом срубленном дереве. Слегка закусили и стали курить. Грачев — страстный охотник до курева и не выпускает сигары изо рта. Конечно, сигары эти внутреннего приготовления, но в поле все метет. Пролетевший мимо нас дрозд ужасно всполошил Скворцова и, схватив ружье, он побежал стрелять его. Через несколько минут вернулся он очень недовольный, объявив, что «каналья не допускает».

Докурив папиросу, я предложил двигаться. Водяная дорожка чрезвычайно смущала нашего товарища; идя позади нас, он беспрестанно спрашивал, не провалишься ли. Мы советовали ему держаться за кусты и идти краем дорожки. С непривычки в самом деле ходьба тут кажется небезопасною: идешь почти до колена в воде, да еще чувствуешь, что земля под тобою колышется. Не более, как через полчаса мы вышли в Бочаги. Глазам нашим представилась огромная площадь, окаймленная с одной стороны едва видным вдали лесом, вся поросшая высокою желтою болотною травою, зеленевшею только вокруг Бочагов. Мелкие кусты, ограничивающие эту площадь с другой стороны, терялись в горизонте. Картина безотрадная. Шагах в ста от нас показалась из травы голова журавля, удивившегося, что незваные гости нарушили его спокойствие. Мы думали стрелять по нему, но собака Скворцова к нему бросилась, подняла его и проводила с лаем очень далеко.

Долго ходили мы по этой площади, нашли только три пары бекасов. Пара улетела, а две пары были убиты. Скворцов прицеливался почти в каждого бекаса, но выстрелить не успевал. Ходил он совершенно около Грачева, чтобы не оступиться в бочаге, всё упрекал его, что он не ходит, а бегает, и, наконец, решительно объявил, что не в силах идти далее. Оставить его тут одного было невозможно, воротиться с ним домой не хотелось; неожиданная встреча вывела нас из затруднения.

Пока мы придумывали с Грачевым, как помочь беде, недалеко от нас раздался визг собаки. Мы пошли на этот голос и увидели вчерашнего знакомца — Фоку. Он наказывал арапником своего непонятливого питомца.

— Ну что, с полем ли? — спросил я его.

— Как же... убьешь с ними что-нибудь, — сказал он, указывая на собак, — то вовсе не ищут, то прогоняют. Хочу домой идти, надоело.

— Так вот, кстати, захвати с собой барина.

— А вы куда, с Николай Дмитричем?

— Да проберемся в чистое болото.

— Теперь уж не далеко, и я б пошел, да псы-то не ищут.

— Иди-ка в самом деле лучше домой, — сказал Грачев, — сам ты дела не сделаешь, только нам мешать будешь.

Обещание зайти в капернаум убедило Фоку окончательно в необходимости проводить Скворцова до Мытищ, и мы остались вдвоем с Грачевым. Походив еще немного около Бочагов и напившись из них чистой воды, пошли мы далее. На дорожке, ведущей к болоту, вскочила совершенно неожиданно пара бекасов. Собаки шли сзади, ружья были за плечами, и мы не успели сделать выстрела. Побранив себя за оплошность, попробовали было мы поискать их по сторонам дорожки, но страшные кочки и непроходимость кустов заставили нас вернуться на прежний путь.

Скоро дорожка наша раздвоилась. Та, что шла правее, вела к круглому болоту; мы решились зайти в него. Это болото названо так по своему наружному очертанию: оно представляет собою совершенно круглую площадь, поросшую очень редкими кустами. Пространство его не так велико, как площадка у Бочагов, однако немного менее квадратной версты. Тщательно обошли мы это болото и подняли вывод бекасов, состоявший из пяти штук. Молодые еще плохо летали, все три они были убиты, а из старых один улетел. День был довольно жаркий, ходили мы много, хотелось очень отдохнуть; но устроить это казалось невозможным. Лес был очень далеко, а в болоте нет ни одного сухого местечка. Я подошел к Грачеву и сообщил ему свое горе.

— И вы устали? — сказал он, улыбаясь, — что ж, отдохните. Видите, шагах в пятидесяти рябиновый куст, посидите там, а я сейчас приду. Алмазка что-то стал приискивать да бросил, хочется опять навести его на след.

У рябинового куста нашел я прекрасное место для отдохновения. Кочка, на которой растет куст этот, совершенно сухая, покрыта мохом и занимает квадратную сажень пространства. Сколько раз прошагал Грачев это болото прежде, нежели наткнулся на этот оазис. Скоро подошел он ко мне и объявил, что этот куст уже четыре года как им отыскан, а показывает его он только приятелям. Жажда мучила нас обоих. Грачев и тут нашелся. Руками выкопал он в болоте небольшую яму, грязная вода сейчас же ее наполнила; он стал ее выплескивать вон, и, после нескольких приемов, вода оказалась совершенно чистою, и мы напились с большим удовольствием.

Посидев около получаса, отправились мы в чистое болото. Оно отличается от круглого болота тем, что кусты, на нем растущие, гораздо реже, и оно не так широко, как длинно. Было уже за полдень, и собаки искали тупее. Из поднятых трех бекасов убили мы только одного, да еще пару водяных курочек. Общим советом положено было идти домой прямо дорогой через лес, а не болотом.

Дорогой пожалели мы, что не побывали под старым селом, оставшимся у нас в стороне, но и сами мы, и собаки требовали подкрепления более серьезного, чем получасовые наши отдыхи, которыми мы пользовались. Пройдя верст шесть лесом, добрели мы, наконец, до дома. Скворцов спал сладким сном и не слыхал нашего прихода. Фока на возвратном пути убил утку и продал ее Скворцову за двугривенный.

В Мытищах мы пообедали. Соседи наши заходили к нам осведомляться об удаче, жаловались на собак, друг на друга; хвалили некоторые из своих выстрелов и показали четырнадцать штук дичи, между которыми было только три бекаса.

После обеда пошли мы на левую сторону села под Рупасово. Скворцов отказался нам сопутствовать и занялся покупкою земляники. Было уже шесть часов, когда мы вышли в поле, до вечера оставалось недолго; однако мы успели обойти всю болотную низину до Рупасова. Кроме курочек и коростелей ничего мы не подняли, и вернулись домой очень недовольные, хотя в ягдташах у нас и было пять пар коротконосой дичи.

Чай после охоты — большое наслаждение. Соскучившийся без нас Скворцов охотно уселся вместе с нами под березки. В наше отсутствие, по его рассказам, он занимался обучением своей собаки и довел ее до того, что она подавала ему в целости брошенный кусок хлеба. При нас опыт этот не удался, что очень раздосадовало Скворцова. Он до того рассердился, что толкнул собаку сапогом, употребив при этом довольно энергические выражения. Мало-помалу окружили наш столик цветочки мытищинской женской молодежи. Подлаживаясь под деревенский лад, стали было мы говорить им некоторые любезности; но разговор не вязался: то вовсе не отвечали нам, то вместо ответа говорили: «А что, барин, собака-то не укусит?» или «Ишь, сапоги-то какие длинные!.. а шляпа-то, словно у попа».

 

Вечерним чаем заключили мы нашу охоту и поехали в Москву.

 

 

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Страница 2 из 2

 

 

Жуковский канавы

 

 

В предыдущей статье, говоря о болотах, лежащих около Мытищ, упомянули мы только по названию Жуковские канавы, площадки в седьмой части и кусты под Старым селом. Познакомим с ними покороче читателя. Начнем с последнего урочища, как ближайшего к селу. Березовые и ивовые кусты, растущие на болотистой почве, начинаются почти под самыми Мытищами, отделяясь от них только болотистым лугом, идущим по левому берегу Яузы. Луг этот с каждым годом становится суше и суше, особенно с тех пор, как его перерыли глубокими канавами и стали тут добывать торф. На лугу, а частию и в кустах, расположено несколько колодцев, представляющих собою водохранилище для водопровода. Прежде колодцы были деревянные, а теперь их выкладывают камнем, и делают над ними каменные своды. Вода в этих колодцах так чиста, каждый камешек на дне их так ясно виден, что обманутому взору кажется, будто воды вовсе нет, и что дно совершенно сухо. Таких колодцев около пятнадцати. Напиться из них воды в жаркий день на охоте — есть не последнее наслаждение.

Кусты, идущие от колодцев до Старого села, большею частью редки и удобны для обстреливания; встречаются иногда довольно большие кочки, но для избежания их надо держаться подальше от реки и поближе к лесу. Сырость почвы в этих кустах не одинакова, отсюда и разнообразие встречаемой дичи. Тут можно найти бекасов, дупелей и тетеревов. Последних бывает немного; но один выводок, по крайней мере, находят тут ежегодно. Настоящая охота по этим кустам осенью в пролет. Не раз удавалось мне потешиться здесь стрельбою по дупелям. В 1850 году, чрезвычайно обильном дупелями, сошелся я тут с незнакомым мне охотником. До встречи нашей слышал я довольно частую стрельбу его и крики на собаку. Я и сам дал уже около десяти выстрелов.

— По чем стреляете, товарищ? — спросил я его, приподняв шляпу.

— А Вы?

— Я по дупелям.

— Убили?

— Да, сейчас убил седьмого, — сказал я. — Ну, а Вам посчастливилось, убили что?

— Как же.

— Что же?

— Тоже дупелей.

И с этим словом он довольно быстро от меня удалился. Эта поспешность, как бы из опасения освидетельствования его ягдташа, эта неопределительность числа убитой дичи, заставили меня подозревать истину слов его. Я уже готов был посмеяться над неуместным самолюбием охотника, как вдруг он вернулся ко мне и, взяв меня за руку, сказал:

— Хотя мы видимся в первый раз, но я не хочу давать Вам о себе дурного мнения. Сознайтесь, Вы не поверили, что я бил дупелей?

— Усомнился, — отвечал я.

— И Вы правы. Ягдташ мой пуст, но это не моя вина. Пойдемте, я Вам покажу виновницу моей неудачи и мое правосудие.

Он повел меня к реке, и указал на другой берег. Чрезвычайно красивая Маркловская собака лежала мертвая почти у самой воды.

— Сядемте. Я расскажу Вам интересную быль, — начал мой незнакомец. — Вы меня моложе и, может быть, мой рассказ будет для Вас не бесполезен. Я охочусь уже очень давно, много перебывало у меня собак. Большею частию меняю я их от своей горячности. Сам я огонь на охоте, и того же требую от собаки. Недавно украли у меня прекрасного пса, надо было искать другого. Мне рекомендовали вот эту, что лежит перед нами. Бывший ее хозяин поехал со мной ее попробовать за Бутырки. Вошли в болото, собака отлично сработала по дупельшнепу, хозяин спуделял, я был без ружья. Дупель переместился в виду, собака прихватила его чуть не за сто шагов, подошла, стала, — просто картинка. Собачник поднял дупеля, выстрелил, и опять мимо. Мне стало даже досадно, что такая отличная собака в руках такого плохого стрелка. Я объявил, что собака мне нравится, сторговались за двадцать пять целковых и вот мое первое поле с новокупленной собачкой. Первого дупеля, которого я здесь убил, она преспокойно съела на моих глазах. Поднимаю второго, и с ним та же участь. Вообразите мою досаду: я подозвал собаку и очень больно наказал ее. Нашла она еще двух дупелей, я не убил их; беспокойство духа, вероятно, имело влияние на мои выстрелы. Один дупель полетел к реке, и я пошел по этому направлению. Вместо ожидаемого дупеля поднялась на реке утка и упала от моего выстрела. Собака кинулась за ней в реку, и вместо того, чтобы нести ее ко мне, переплыла на другую сторону и стала есть утку так точно, как ела дупелей. Ну, всякое терпение имеет свои границы, — левый ствол у меня был еще заряжен и, как видите, я не промахнулся. Только теперь догадываюсь я, что этот мошенник нарочно пуделял, когда мы пробовали собаку... Досадно, очень досадно. Пропали деньги, да и крови много испортилось.

И в самом деле рассказ этого господина не бесполезен. Часто, покупая собаку, не обращают большого внимания на то, как она подает дичь.

Пусть она вовсе не подает, говорят охотники, лишь бы искала, да стояла.

Согласен с вами, господа, пусть не подает, да чтоб уж и не ела.

Место, которое, собственно, называется Старым селом, представляет из себя небольшую поляну, и по середине ее почти пересохший пруд, единственный памятник бывшего тут когда-то селения. С одной стороны эта поляна примыкает к болоту, а с трех остальных окружена лесом. Весною, во время тяги, здесь любимая стоянка охотников. Случалось и мне простаивать тут вечера, но замечательной тяги по количеству вальдшнепов тут не бывало.

Один только вечер остался для меня памятен. Нас было человек пять, погода была бесподобная. На небе чисто, в воздухе тепло как летом, несмотря на первые числа мая, тишина удивительная. Голос вальдшнепа был слышен за полверсты. Не знаю, были ли мы все развлечены прелестью природы, только стреляли неудачно. Два вальдшнепа облетели долину кругом, пронеслись над каждым из нас, раздалось десять выстрелов, и никто не закричал своей собаке «апорт». Вальдшнепы улетели. Стемнело уже совершенно, когда невдалеке от меня раздались два выстрела, а вслед за ними крик на собаку. Тяга уже кончалась, и я пошел поздравить счастливого стрелка.

— Вы одни нас выручили, — сказал я, подойдя к своему товарищу, убившему вальдшнепа.

— Посмотрели бы Вы, как я его попотчевал, — говорил он мне с особенным удовольствием, — как камешек упал. А каково подает Трезорка! Пёрышка не помял, — прибавил он, показывая мне вальдшнепа.

Вальдшнеп был еще жив. Я подержал его в руках и передал охотнику.

— Лучше приколоть его, чтоб не мучился, — сказал этот барин, достал охотничий нож, воткнул его в голову вальдшнепа и бросил птицу на землю. Почти все наши товарищи подошли к нам в это время. Каково же было общее удивление, когда вальдшнеп, убитый сначала выстрелом, потом приколотый ножом, преспокойно поднялся и полетел на лес. У всех ружья были заряжены, но никто не выстрелил, так это всех озадачило. Более всех был смущен убивший вальдшнепа.

— Это другой, — говорил он, — шерш, Трезорка, апорт. Этот улететь не мог. Шерш, Трезорка, шерш.

Но Трезорка искал напрасно. Нет никакого сомнения, что этот полет вальдшнепа был необыкновенно сильное последнее судорожное его движение и, вероятно, очень близко он упал окончательно; но было темно, и собаки его не подняли.

Если идти от Старого села болотом, то придешь сначала в бочаги, а там в чистое болото, где мы уже были с читателем. За чистым болотом после довольно большого пространства кустов начинаются так называемые Жуковские канавы. Дойти до них от Мытищ болотом почти нет никакой возможности, так путь этот длинен и затруднителен. Одно средство идти лесом; так обыкновенно и делают охотники. В начале июля прошлого года предпринимали мы с Грачевым это далекое путешествие. Это время года, как мы уже сказали выше, довольно бедно болотной дичью, держится она или в тех самых местах, где вывелась, или вблизи них. Чтобы найти что-нибудь, надо исходить порядочное пространство. Идя в Жуковские канавы, мы знали, что ногам нашим достанется, но к усталости охотник должен быть привычен. Пошли мы лесом по дороге, чтобы сократить путь по возможности.

— Не сбиться бы нам, — говорил я Грачеву, когда мы пришли к перекрестку и увидели перед собою более пяти дорожек в разные стороны.

— Не бойтесь, — отвечал он мне, — не один десяток раз здесь я хаживал; а уж этот перекресток мне очень памятен. Лет пять тому назад ворочался я в Мытищи и набрел на прекурьезную историю. А все напроказил плут Фока.

Какой-то немец пригласил его с собой на охоту. Говорили, что в этом лесу поднимали мужики тетеревов; вот эти господа и отправились их отыскивать. Тетеревов не подняли, а места выходили довольно. Вдруг послышался им вдали собачий лай.

— Кто бы это, — сказал Фока, — кажется из охотников некому. Уж не барсук ли?

— Какой это барсук? — спросил немец.

— Нешто Вы барсуков не видали?

— Нет, я этого не видал... что это? Великий зверь?

— Какой великий... поменьше вот Вашей собаки. Не то, чтоб серый, а этак коричневый, кофейный. По-собачьему лает.

— И такой барсук можно здесь встречаить?

— Попадаются. Одного я как-то убил, как стоял на тяге. Близехонько, каналья, подбежал...

— А что, господин Фока, может быть, мы слышал в самом деле барсук?

— Может,.. кто его знает.

— Ну что ж, тетерев нет, пойдем его отыскивать.

— Пожалуй, по лесу-то все равно ходить.

Фоке точно было все равно, где ни ходить: он взял с немца полтора целковых за день с тем, чтобы отдать ему все, что будет убито. А много ли, мало ли убито, это не его вина. Пошли наши охотники, и пришлось им идти к этому перекрестку. Вдруг слышит Фока, что его немец выстрелил, а вслед за выстрелом раздались ужасные ругательства, голос был незнакомый. Фока побежал на выстрел и увидел, что мужик с ружьем держит его немца за ворот. В это самое время и мне случилось подойти к перекрестку.

— Что у вас за шум, господа? — спросил я. Мужика-то я узнал; это был охотник из Высокого.

— Да вот, Николай Дмитрич, — отвечал мужик, — вот этот барин сейчас застрелил мою собаку.

— Его собака точно барсук, — говорил немец. — Мы и господин Фока услышал барсука.

— Помилосердствуйте, Николай Дмитрич, это вишь барсук, — говорил мужик и, не выпуская из рук немца, повел нас в кусты, где лежала убитая собака.

Собака вся была кофейная. Подойдя к ней, растерявшийся немец сказал:

— Да, это собак... я видел, это собак...

— Зачем же ты ее убил, коли видел, что собака?..

— Да, я теперь видел, а в кусты мелькнул коричневый штук... я думал, это барсук, и стреляй.

— Как же быть, — сказал я, — надо как-нибудь этому горю помочь.

— Воля Ваша, Николай Дмитрич, я этого немца не пущу; собака чужая, барин дал натаскивать,.. что я ему скажу?

— Ну, я платит деньги за собак... что он стоит?

— Что стоит? Собака-то французская, он вишь за нее щенком сто рублей дал.

— О! Это чрезвычайно дорого... Это не может быть... Ты врешь, пускаит меня, и я даю деньги, сколько нужно.

— Тебя-то я пожалуй пущу, а уж ружьецо мне пожалуй, — сказал мужик, выхватив из рук немца прекрасное двуствольное ружье. — Теперь, коли хочешь, расплачивайся; меньше двухсот рублев барин за собаку не возьмет.

Долго они тут спорили, бранились, денег с немцем видно было мало, и мужик ему ружья не отдал. Доходило дело до станового, и тот порешил — ружья не отдавать, если немец не заплатит за собаку.

Такими-то и подобными разговорами коротали мы путь наш, и дошли, наконец, до Каковки, за которой сейчас и начинаются Жуковские канавы.

Каковкою называется небольшая владельческая усадьба; на ней выстроен очень маленький летний домик для приезда хозяина, изба с сараем для рабочих и сторожей, и еще холостые строения для складки сена. Со всех сторон окружена эта усадьба лесом, и одною стороною примыкает к болоту. Иногда охотники едут из Москвы прямо в Каковку, и отсюда начинают свои поиски за дичью. Тут мы немного отдохнули. Непрерывающийся лай двух цепных собак и необходимость ежеминутно кричать на наших псов, которым непременно хотелось вторить этому лаю, ужасно нам надоели. Хозяин избы предлагал нам самовар и даже яичницу, но мы отказались и пошли далее.

Урочище, называемое в настоящее время Жуковскими канавами, представляло собою прежде непроходимое болото. Хозяева этой земли, думающие более о своей пользе, нежели об удовольствии охотника, перерыли болото довольно глубокими канавами. Некоторые места высохли от этого совершенно и сделались хорошими лугами для сенокоса; другие же сохранили еще влажность и служат убегом для дичи.

— Случалось ли тебе, — спросил я Грачева, — делать здесь хорошие поля?

— Никогда, — отвечал он. — В мокрое лето еще садятся тут бекасишки, а иногда так пересохнет, что хоть в карете поезжай. Глядите-ка, Алмазка что-то заискивает.

— И мой тянет к нему же, — отвечал я.

Мы прибавили шагу и приблизились к нашим собакам. Как хороша собака перед дичью, как неуловимо хороши все ее движения! Морда обращена в ту сторону, где слышится ей присутствие птицы, хвост окаменел, ноги переставляются одна за другою необыкновенно тихо. Так и видно, что собака готова броситься вперед, но укрощает свои порывы, хочет ближе подойти к своей добыче; останавливается, чтоб вернее узнать место, где она затаилась, и без промаха выставить ее под выстрел своего хозяина. Еще лучше картина, когда две собаки подходят к одной и той же птице, как подходили собаки наши. По разным направлениям обе идут к одной точке; не поворачивая морды, только одним глазом взглядывают друг на друга и в одно время останавливаются. Долго стояли наши собаки, как будто понимая, что мы на них любуемся. Бекас оказался их нетерпеливее. Шагах в десяти от собак с криком вскочил он, а пять шагов далее свернулся от двух выстрелов, или лучше, от одного двойного выстрела, потому что мы оба выстрелили в одно мгновение. Обе собаки к нему бросились, Алмазке первому удалось схватить его.

— Можно ли так близко стрелять! — сказал мне Грачев.

— Да кажется, друг мой, и ты так же близко выстрелил.

— Ну что ж делать, погорячился, а это не дело. Кто ж убил бекаса-то?

Вопрос этот был решен подошедшим Алмазкой. Он подал бекаса до того разбитого, что мы его бросили, не положив в ягдташ. Ясно было, что оба заряда сидели в убитой птице.

— По-моему, это хуже пуделя, — сказал Грачев. — Там по крайней мере бекас переместится и его опять найдешь, а тут живого в котлеты изрубили.

Всё пространство Жуковских канав было нами тщательно обойдено, но, вероятно, до нас побывали тут охотники, потому что мы подняли только пару бекасов, и те вскочили так далеко, что мы и не стреляли.

— Прошли мы много, — говорил Грачев, — ворочаться с одним бекасом совестно, пойдемте уж на площадки в седьмую часть; авось там на Петров день никого не было. Не найдем ли бекасишков.

До площадок, о которых говорил Грачев, оставалось еще добрых три версты; но надежда напасть на свежее место прибавила нам бодрости, и мы отправились. Идти надо было лесом около болота, поросшего частыми кустами а местами и большими деревьями. По пути завертывали мы в более открытые места болота; но собаки наши пробегали их равнодушно — дичи на них не было. Наконец, дошли мы до цели нашего путешествия, вышли на площадки. Хотели было немного отдохнуть, но собаки так прилежно стали приискивать впереди нас, что мы пошли за ними. Площадки эти не имеют правильной формы: то длинные, то широкие, пересекаемые кустами и лесом, идут они на пространство версты или немного более.

Пара бекасов вскочила из-под наших собак и через десять шагов опять опустилась — явное доказательство, что никто еще не пугал их. Это нас порадовало, и, полные надежды, стали мы обхаживать площадки. Поле вышло довольно удачно, пуделяли мы мало и с чем-нибудь в час положили в ягдташи четырнадцать бекасов.

— Ну, недаром ноги били, — сказал Грачев, когда мы обошли площадки и сели отдохнуть, — недаром. Бекасы все молодые и жирненькие.

— Правда, что недаром, — отвечал я, — но дело идет к вечеру, а до дома далеко.

— Так неужели Вы думаете ночевать в Мытищах?

— А то как же?

— Где ж теперь дойти! Через полчаса солнце сядет, а ведь до Мытищ верст десять. Что Бог даст завтра, а уж сегодня пойдем ночевать в Оболдино, это отсюда версты две. Жаль что поздненько, а то бы по пути захватили торфяное болото, — садятся, бывало, и там бекасы.

— Дивлюсь, Николай Дмитриевич, как это ты всякое местечко знаешь и помнишь.

— Ходить не ленился и охота была. Ведь лет пять тому назад сюда никто и не заглядывал. Один, бывало, ходишь, зато ягдташ полон. А теперь все про все места узнали. Везде ходят — чего не убьют, распугают, а ты ломай за ними ноги.

 

 

"Охотничьи просторы"

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Присоединяйтесь к обсуждению

Вы можете написать сейчас и зарегистрироваться позже. Если у вас есть аккаунт, авторизуйтесь, чтобы опубликовать от имени своего аккаунта.

Гость
Ответить в этой теме...

×   Вставлено с форматированием.   Вставить как обычный текст

  Разрешено использовать не более 75 эмодзи.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отображать как обычную ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставлять изображения напрямую. Загружайте или вставляйте изображения по ссылке.

Загрузка...
×
×
  • Создать...