Перейти к содержанию

По медвежьему следу


Рекомендуемые сообщения

Страница 1 из 4

 

Сосновский Гавриил Георгиевич

 

Медвежатник Горбунов

 

Ранним сентябрьским утром я охотился с манком на рябчиков по речке Потрошоной. Узкие, извилистые берега ее покрыты кустарником красной и черной смородины, малины, черемухи, рябины. В ягодные годы здесь бывала отличная охота на рябчиков.

Посвистывая в пищик, я медленно двигался вдоль левого берега речки вверх по течению и успел уже застрелить пять рябчиков, как из глубины тайги до моего слуха донесся отдаленный собачий лай. Я остановился — лай слышался все ближе и ближе. Лаяли две собаки: у одной голос был тонкий, визгливый, у другой — грубее. Лай был непрерывный, захлебывающийся и злобный. Я понял, что собаки преследуют крупного зверя, но какого: лося или медведя?

По мере приближения собак ко мне, я стал явственно различать и низкий, басистый рев медведя. Предвидя, что через несколько минут преследуемый собаками зверь выйдет ко мне, вооруженному только малокалиберкой, я стал искать вокруг какое-либо укрытие. Слева, в нескольких шагах от себя, я заметил надломленную бурей сосну, вершина которой лежала на согнутой молодой березе, возвышаясь над землей, а корни были вывернуты вместе с дерновиной, образовав неглубокую яму.

Вначале я решил укрыться в этой яме, но тут же сообразил, что медведи часто спасают свой зад от укусов лаек у таких выворотов, и поэтому, забравшись на сосну, замаскировался среди сучьев. Это было весьма своевременно: спустя две-три минуты из тайги показался бегущий неторопливой рысцой крупный медведь, преследуемый двумя темно-серыми лайками. Каждая из них старалась на бегу ухватить зверя, и, когда им это удавалось, медведь быстро оборачивался, пытаясь поймать собаку, а при очень болезненных укусах свирепо ревел и садился на землю. По всему было видно, что борьба между ними продолжается уже долго: и медведь, и собаки выглядели очень утомленными.

Как только медведь поравнялся с выворотом, он моментально оказался за ним, лишив лаек возможности хватать его за зад. Собаки расположились у выворота, зорко следя за остановленным ими зверем, и несмолкаемым лаем звали охотника.

«Где же владелец лаек? И что будет, если он их не услышит?» Прошло уже более двух часов, как я забрался на сосну. Медведь находился от меня всего в нескольких метрах, а на собачий лай никто не появлялся...

Я стал подумывать о выстреле из малокалиберки в затылок зверя, надеясь поразить маленькой свинцовой пулькой его головной мозг. Дважды я поднимал к плечу винтовку, целясь в голову медведя, чуть пониже ушей, и каждый раз опускал ее при мысли: а вдруг вот-вот появится владелец лаек! Охотничий этикет не позволяет стрелять зверя из-под чужих собак.

Потом я принял решение: если до наступления вечера на собачий лай никто не явится, я буду стрелять — не ночевать же мне на дереве! Трофей, если мне удастся положить зверя замертво, я оставлю владельцу лаек.

Прошло еще около часа. Я заметил, что спокойный, ритмичный собачий лай вдруг стал громче и азартней и сами лайки засуетились, подступили к медведю вплотную, на что он отвечал угрожающим хриплым ревом. Я понял, что собаки учуяли приближение хозяина и, отвлекая внимание зверя на себя, скрывают его подход.

Внимательно осматриваясь по сторонам, я увидел блеснувший на солнце ствол ружья, выставленный из-за комля крупного кедра, стоявшего в 20-25 шагах справа от выворота. Затем я разглядел и охотника — он сидел на корточках с ружьем наизготовку и то поднимал ружье к плечу, то снова опускал его — медлил с выстрелом. По его поведению я догадался, что стрелять мешают собаки и он ждет, когда они прекратят атаку и немного успокоятся.

Через несколько минут лайки угомонились, перестали соваться к вывороту и снова повели ритмичное облаивание медведя. Приложившись к ложу ружья, охотник долго и тщательно прицеливался. После выстрела медведь, как ошпаренный, вылетел из-под выворота и стремительно понесся к вставшему на ноги охотнику. Последний спокойно поджидал зверя с поднятым к плечу ружьем. Гнавшиеся за медведем лайки пытались задержать его жестокими хватками сзади, но раненый зверь уже не обращал внимания на боль от укусов и мчался на расправу с охотником.

Когда он был в 5-6 шагах от хозяина лаек, грянул выстрел, и медведь, на полном ходу перевернувшись через голову, замертво растянулся почти у самых ног охотника.

Обнюхав мертвого зверя, лайки умчались на речку пить воду, а их владелец, закурив, приступил к свежеванию медвежьей туши.

Моего присутствия на дереве не заметили ни собаки, ни охотник. Выходя из засады, я нечаянно сломал толстый сук. Охотник обернулся на шум и, увидев меня, не то удивился, не то растерялся от неожиданности. Он молча рассматривал меня, пока я не подошел и не поздоровался. Когда я поздравил незнакомца с удачной охотой, на лице его появилась лукавая улыбка, и, отвечая на мое приветствие, он спросил:

— Неужто зверь загнал вас на сосну? И долго он вас там промурыжил?

Я объяснил, что произошло, похвалил работу его лаек и поинтересовался, кто он и почему так долго не являлся на собачий лай.

Продолжая снимать шкуру, охотник рассказал о себе:

— Фамилия моя Горбунов, звать Павлом, по отчеству Иванович. Живу в деревне Лебаутские Юрты, отсюда километра три, поди знаете? Вчера под вечер я пришел в свою охотничью избушку, километров двенадцать выше по Потрошоной, с молодыми собаками Кучумом и Липкой. С утра собирался с ними пострелять глухарей в тайге. Ночью собаки запросились вон, и я их выпустил из избушки, а на рассвете не мог дозваться и решил, что они или за зверем ушли, или домой подались. Пока варил похлебку из рябков да завтракал, солнце поднялось высоко, а собаки так и не пришли. Без них глухарей не добудешь, вот и пришлось идти в деревню, посвистывая рябков, да и тех не попало. Ладно, что пошел вдоль речки, а не прямиком по тайге, а не то бы лая собак по зверю не услышал. И пришлось бы вам долго сидеть на сосне, — дружелюбно заключил он.

Снимая шкуру медведя, Горбунов действовал, держа нож в левой руке. Правая была скована в движении. Он придерживал шкуру только большим и указательным пальцами, остальные оставались неподвижны: рука охотника была парализована вот уж десять лет.

На мой вопрос, какого по счету медведя он убил, Горбунов ответил:

— Этот зверь — сорок пятый, и мне в этом году исполнилось столько же лет.

Вернувшиеся с речки Кучум и Липка сразу же принялись меня деловито обнюхивать. Липка лизнула мою руку и подставила под нее голову, давая понять, что ее следует погладить. Когда я исполнил это желание, она стала ласкаться ко мне, дружелюбно виляя круто завернутым на спину хвостом.

Кучум был на год старше Липки и вел себя солиднее. Обнюхав снятую хозяином шкуру, он степенно улегся на ней и задремал.

Обе лайки были породисты, крупного роста, имели отличный экстерьер, сухие головы с высоко посаженными острыми ушами. Похвалив собак за их породистость и экстерьер, я спросил Горбунова, есть ли у него другие охотничьи собаки и как они работают в тайге.

— У меня еще имеются родители Кучума и Липки — Шарик и Пальма, тоже серые шерстью и такие же ростом и статью. Шарику девять лет, Пальме — семь. Если бы сегодня они были со мной, то вам бы на сосну лезть не пришлось: они остановят любого зверя на месте и не дадут ему ходу. А эти лайки молоды, у них еще сноровка не та. Но станут постарше, будут работать, как их родители. По лосю они уже идут хорошо, не хуже Шарика и Пальмы, и глухарей сажают на деревья отменно, еще по первому году стали их облаивать толково: птица под ними сидит крепко и лая не пугается, интересуется! — с удовольствием рассказывал Павел Иванович. По внешнему виду Горбунова нельзя было подумать, что этот небольшого роста, тщедушный и слабосильный на вид человек — не только один из лучших медвежатников в районе, но и известный волчатник, что он один из передовых охотников за пушным зверем, систематически перевыполняющий сезонные нормы добычи шкурок, за что районные и областные пушнозаготовительные организации не раз награждали его почетными грамотами и премировали ценными подарками.

О Горбунове, как о замечательном зверовом охотнике, я слышал от местных старожилов еще когда только приехал в район. Теперь же мне посчастливилось встретиться и познакомиться с ним в интереснейшей обстановке на его сорок пятой медвежьей охоте. Я мог наблюдать, как он спокойно поджидал несущегося к нему во весь карьер крупного раненого медведя и сразил его метким выстрелом. Это свидетельствовало не только о громадном самообладании и хладнокровии охотника, но и о его большом, многолетнем опыте зверовой охоты.

Мне удалось посмотреть и отличную работу горбуновских лаек по зверю, слава о которых, как и о их хозяине, разнеслась далеко за пределы района.

Когда Павел Иванович покончил с разделкой медвежьей туши, день уже клонился к вечеру, и я поинтересовался, как он думает доставлять ее домой.

Горбунов ответил:

— У меня в устье Потрошоной есть лодка. Я сейчас пойду за ней, а вы пока отдыхайте здесь. Если не возражаете, то переночуете у меня, посмотрите других моих собак, а рано утром я опять поеду сюда охотиться на глухарей, пока стоят утренники и они вылетают запасаться галькой на зиму. Если пожелаете, поедемте утром вместе, ведь сегодня ваша охота рано закончилась из-за канители с медведем.

Я охотно согласился, и к солнечному закату мы приплыли в Лебаутские Юрты.

Дом Горбунова стоял на самом берегу озера Лебаут. Нас встретил дружный собачий лай еще четырех лаек, сидевших на привязи в отдельных будках впереди надворных построек у дома. На лай вышла вся семья Павла Ивановича: жена Анна Петровна, старшая дочь Елена, сыновья Виталий и Семен, младшая дочь Валя.

Пока семейство Горбунова во главе с хозяином занимались выгрузкой и переноской медвежьего мяса в погреб, я осмотрел лаек охотника и полюбовался ими. Больше всех мне понравился Шарик, могучего сложения, который, несмотря на свой девятилетний возраст, был весьма энергичен и обладал сильным, звучным голосом. Породистой была и Пальма. Сухая голова с узким черепом и острой мордой, круто завернутый в два оборота хвост придавали ей особую изящность.

Другие две лайки — весенние щенки — унаследовали от своих родителей, Кучума и Липки, и породистость, и экстерьер, и можно было не сомневаться, что они станут универсальными работниками по птице и зверю в тайге, пройдя охотничью практику уже в следующем сезоне под непосредственным руководством своего владельца.

Так удачно начавшееся мое знакомство с промысловым зверовым охотником Павлом Ивановичем Горбуновым продолжалось в течение семнадцати лет, до самой его смерти. Каждый год в сентябре я приезжал к нему охотиться на уток на многочисленных заливах и старицах Лебаутского озера. Охотились мы и на тетеревов и глухарей с его прекрасными лайками, а поздней осенью стреляли лосей по лицензиям заготконторы. Охота на лосей обычно длилась недолго — лайки Горбунова быстро находили лесных великанов и артистически ставили их на отстой. После этой охоты Павел Иванович переключался на отстрел белок, куниц и соболей с лайками до выпада глубокого снега, а затем переходил на отлов их ловушками и капканами до конца промыслового сезона.

При охоте на пушных зверьков лайки Горбунова нередко наталкивались на медвежьи берлоги. Он в одиночку вступал в борьбу с опасным хищником и всегда выходил из нее победителем.

За два года до смерти Павел Иванович убил с помощью своих универсальных лаек пятьдесят девятого медведя.

Горбунов постоянно удивлял меня своей меткой стрельбой даже по таким быстро летящим птицам, как утки или тетерева, — ведь правая рука у него гнулась только в локте, поднять ее он не мог. На охоте он носил ружье со взведенными курками, держа его левой рукой за цевье, а правой, большим и указательным пальцами, за шейку приклада.

Зимой, при глубоком снеге, стоило лишь Горбунову увидеть свежий волчий след, как он немедленно запасался питанием на несколько дней, вставал на камусные лыжи и устремлялся вслед за хищником. Павел Иванович мог ходить на камусных лыжах сутками. Преследуя волков, он в конце концов настолько утомлял их, что они уже были не в состоянии уходить от него и даже оказывать какое-либо сопротивление...

Да, Павел Иванович был действительно «волчьей смертью». Он уничтожал хищников не только в зимнее время, по следам, но и весной, разыскивая их логова с помощью лаек и истребляя целые волчьи семьи.

Жители деревни до сих пор вспоминают Горбунова добрым словом и считают, что нет другого такого охотника, как Павел Иванович, во всем районе.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Страница 2 из 4

 

В ночной засаде

 

В небольшой деревушке Пустошкино на левом берегу реки Шалы, в Карелии домашняя скотина паслась без пастуха. Пастбищами служили лесные поляны в тайге, окружающей деревню. Иногда та или иная корова к вечеру в деревню не приходила, оставалась на ночь в лесу.

Однажды домой не вернулась стельная корова местного жителя Пустошкина. Поскольку корова уже не доилась, хозяева не беспокоились, не искали ее в течение двух суток да столько же времени затратили на безрезультатные поиски. На пятые сутки местный старик-рыбак поехал вниз по реке на ловлю щук. Километрах в трех от деревни он обратил внимание на стаи ворон и сорок, паривших в воздухе над правым берегом реки с несмолкаемым карканьем и стрекотаньем. Они были явно чем-то встревожены.

Пристав к пологому песчаному берегу, старик вышел из лодки и поднялся на его второй ярус, за которым простиралась луговая пойма реки шириной до полутора-двух километров. Вдали на горизонте чернел большой массив старого хвойного леса. В полусотне шагов впереди на лугу среди зеленой молодой отавы рыбак увидел медведя, лежавшего на брюхе и пожиравшего тушу какого-то крупного животного. Вороны и сороки с криками спускались к пировавшему медведю, который мешал им приступить к утренней трапезе.

Заметив рыбака, зверь поднялся во весь рост и угрожающе заревел. Перепуганный старик успел опрометью вскочить в лодку и оттолкнуться веслом от берега. Медведь тоже помчался к реке, но за лодкой не поплыл, а стал следовать за ней вдоль берега, время от времени издавая хриплый рев.

Вернувшись в деревню, старик рассказал односельчанам о встрече с медведем. Владелец пропавшей коровы, предположив, что зверь кормится его скотиной, в тот же день обратился ко мне с просьбой принять участие в охоте на хищника.

На следующий день в пятом часу дня Пустошкин, старый рыбак и я поплыли на лодке к тому месту, где накануне рыбак видел медведя.

Когда мы пристали к берегу, я со штуцером наготове осторожно поднялся на гребень высокого берега в надежде застать хищника за трапезой. Но при моем появлении в 45-50 шагах впереди в воздух взвились несколько ворон и сорок. Мы подошли поближе и увидели остатки скотской туши. По клочкам шерсти Пустошкин сразу же опознал свою корову.

— Как могла она оказаться на правом берегу да еще так далеко от поселка? Наша скотина всегда пасется на левом берегу, — недоумевал опечаленный гибелью коровы хозяин.

— Похоже, что зверь гнал скотину по берегу и она вздумала переплыть реку. Он за ней, догнал и здесь прикончил, — высказал свое мнение старый рыбак.

— Нет, дед, я с тобой не согласен. Никаких следов борьбы здесь не видно, а они должны бы быть. Мне кажется, медведь сам переправил сюда зарезанную им на том берегу скотину, — возразил я, обратив внимание на широкую полосу примятой отавы, тянувшуюся к берегу реки.

Пройдя этой полосой до песчаной отмели, мы увидели на ней еще отчетливые следы широких медвежьих ступней, обращенных когтями к воде. По этим следам можно было определить, что зверь тащил свою жертву на луг волоком, пятясь на задних ногах и обхватив ее передними.

На левом берегу реки мы сразу же нашли место борьбы скотины с медведем. Земля была взрыта копытами коровы и лапами зверя, обильно полита кровью. Там, где труп был сброшен в воду, грунт песчаного берега осыпался, на нем имелись следы спустившегося к воде хищника.

По словам хозяина, корова весила не менее трех центнеров. Отсюда нетрудно было сделать вывод, что задравший ее медведь — сильный, матерый зверь. Среднему медведю такая «работа» была бы не под силу. Действия медведя свидетельствовали о его смекалке и хитрости: желая скрыть местонахождение своей жертвы, он переправил ее на другой берег реки.

Мои спутники, пожелав мне удачной ночной охоты, вернулись в деревню, а я отправился на луг к скотской туше. Она была сильно растерзана. Внутренности, ребра и шея отсутствовали, голова лежала в стороне. Заднюю часть исклевали вороны. По-видимому, медведь начал кормиться скотиной дня два назад, а пернатые хищники раньше. Вокруг распространялся терпкий запах разлагавшегося мяса.

Поблизости туши не было никакой растительности, даже кустика, где бы можно было скрытно устроиться для подкарауливания зверя. Сооружать же какое-либо искусственное укрытие, даже низкое, я посчитал нецелесообразным, так как медведь сразу же обратит на него внимание и сюда больше не придет.

Не имея возможности засесть возле туши в засаду на ночь, я решил выяснить, откуда приходит и куда уходит после жировки медведь, а затем уже составить план охоты.

Тщательно осмотрев окружающую местность, я определил, что зверь приходит из-за реки, переплывая ее ниже песчаной отмели, на которую несколько дней назад переправил корову, и выходит на берег с твердым грунтом. Этим маневром он скрывает свои следы.

В месте, где медведь выходил на берег, на втором крутом ярусе, росло около десятка невысоких, но довольно широких и густых ивовых кустов. Выбрав более широкий из них, я вырезал внутри все отростки ветвей под корень и обставил ими куст снаружи. Чтобы удобнее было сидеть в скрадке, я принес с берега большой пень и положил его внутрь куста. Из ближайшего стога натаскал свежего ароматного сена, обложил густым слоем стенки скрадка с внутренней и наружной сторон, устроил мягкое сиденье.

С вершины стога я снял несколько длинных тонких виц с засохшими листьями на ветках и уложил их рядами на песке позади скрадка на случай, если медведь что-то заподозрит и станет обходить куст сзади. Как бы тихо и осторожно он это ни проделал, задетые лапами сухие ветки с листьями своим шуршанием выдадут моему напряженному слуху близость зверя и я не буду застигнут врасплох при возможном нападении хищника в темноте ночи.

Когда я устроился, солнце уже скрылось за горизонтом. От реки повеяло вечерней прохладой. Она отогнала рой назойливых мошек, и, усевшись поудобней, я залюбовался зеркальной поверхностью реки и отражавшимися в ней радужными красками зари. Постепенно они бледнели, тускнели, сгущались сумерки, сменяясь ночной темнотой. В воздухе стояла невозмутимая тишина, порой нарушаемая лишь всплеском крупной рыбы в реке да уханьем филина где-то в лесу.

Было уже за полночь, когда мой слух уловил фырканье и тяжелое дыхание плывущего медведя. Выйдя на берег, он шумно отряхнулся от воды, и все смолкло, наступила полнейшая тишина. Напрасно я напрягал слух, пытаясь услышать звуки медвежьей трапезы. Зверь не подавал никаких признаков, которые позволяли бы определить его местонахождение, и это могло свидетельствовать о настороженности хищника, очевидно, почуявшего опасность. В какой-то момент мне даже стало сдаваться, что медведь отказался от ужина и ушел восвояси, но, твердо не зная этого, я продолжал сохранять спокойствие и неподвижность.

Вдруг я отчетливо услышал за своей спиной шорох сухих листьев. Едва слышно треснула веточка, и затем снова наступила томящая сердце неизвестностью тишина. В этой зловещей тишине августовской ночи время тянулось мучительно медленно. Нервы были напряжены до предела. Хотя нападения и не последовало, все же я довольно продолжительное время, в течение нескольких часов, не знал, где находится и что предпринимает медведь...

Сидя лицом к востоку, я с нетерпением ждал первых признаков приближавшегося рассвета. Едва заметная вначале узкая полоска зари над черной зубчатой вершиной хвойного леса медленно розовела и все шире и выше растекалась по темному горизонту. Над скрадком пронеслись два табуна кряковых уток и с шумом опустились на воду. Время от времени слышались сильные всплески: на мелководье охотилась за мелкой рыбешкой щука.

Постепенно из ночного сумрака выступили вершины стогов сена, но внизу, на лугу, было еще темно, и скотская туша не просматривалась.

День медленно вступал в свои права, становилось уже светло, когда из-за реки послышалось нарастающее карканье ворона. Сделав два-три круга в воздухе, он уселся на шест стоявшего поблизости стога сена. Через несколько минут прилетел второй ворон и опустился на шест соседнего стога. Вслед за ними с разных сторон стали слетаться серые вороны. Кружась на небольшой высоте, они пикировали над остатками скотской туши и снова взмывали вверх с неумолчным карканьем, чем-то явно возмущенные.

На крики ворон прилетели сороки. Они тоже вели себя крайне беспокойно, то и дело меняя местоположение.

«Кто же, кроме медведя, может препятствовать завтраку птиц?» — подумал я и сквозь легкую дымку стелющегося тумана наконец различил лежавшую на брюхе боком ко мне темную фигуру крупного медведя. Положив лапы на хребет коровы, зверь отрывал куски мяса от туши. Временами он прекращал еду, поднимал широколобую голову и осматривался по сторонам, затем снова принимался за еду.

Между тем активность ворон и сорок возрастала. Они настойчиво кружились над зверем, пронзительно каркая и стрекоча, и иногда снижались настолько, что почти задевали крыльями медвежью голову. Назойливость птиц вынудила зверя прекратить трапезу. Быстро вскочив на задние лапы, он передними попытался поймать над головой одну из надоедливых ворон, но промахнулся, грозно взревел и снова припал к остаткам скотины.

Но воронье и сороки с еще большей назойливостью атаковали медведя, и, отгоняя их, он был вынужден все чаще и чаще отрываться от пиршества. Наступил час отомстить зверю за зарезанную им кормилицу семьи Михаила Савельевича. Пернатые хищники оказались моими активными помощниками в этой охоте.

Улучив момент, когда медведь снова вздыбился, задрал голову, пытаясь схватить передними лапами птицу, я быстро прицелился в грудную клетку зверя и плавно нажал на спуск правого ствола штуцера, заряженного сплошной свинцовой пулей.

Результата выстрела я не увидел — сплошное густое облако дыма повисло над скрадком, но слух уловил стремительный топот несущегося ко мне зверя и его хриплое дыхание. Через несколько мгновений дымовая завеса перед скрадкам заколебалась, рассеиваясь в воздухе, и моему взору представилась вздыбленная фигура медведя с оскаленной окровавленной мордой. Горевшие от гнева глаза искали охотника.

В тот момент, когда зверь рассмотрел меня в середине куста, грянул второй выстрел, и матерый хищник, как подкошенный, рухнул на землю. Медведь оказался старой самкой весом в 10 пудов.

Проверяя по следам действия зверя ночью, я установил, что он дважды прошел по песку позади моего скрадка, перешагивая через положенные мною вицы с сухими листьями настолько осторожно, что только единственный раз задел одну из них и сломал тонкую сухую веточку.

Не обнаружил медведь моего присутствия в скрадке, по-видимому, потому, что скрадок был густо обложен внутри и снаружи свежим ароматным сеном.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Страница 3 из 4

 

Куприяныч

 

По мартовскому насту охотники села Фоймогубского несколько дней безуспешно пытались убить медведя, дравшего в летнее время домашнюю скотину у их односельчан. Прочитав в газете «Красная Карелия» о моих охотах на медведя с лайкой-медвежатницей, они прислали письмо, приглашая приехать к ним на охоту на компанейских началах.

Пока письмо шло ко мне, пока я добирался к ним за 120 километров, прошло около недели. К моему приезду охотники потеряли следы зверя, и хотя в течение трех дней мы добросовестно обшарили все урочища и лесные острова, где до этого видели медведя, разыскать его не удалось.

На обратном пути я заехал на ночлег в небольшую деревушку на проселочной дороге. Узнав, что я возвращаюсь после неудачной охоты на медведя, хозяин избы, где я остановился, рассказал:

— Наш сосед осенью промышлял белок, видел берлогу, в которую залегла медведица и с ней три лончака. Сосед уже старый, ему семь десятков будет, по медведям никогда не охотился. Наши деревенские охотники просили его показать логово, он ни на каких условиях не соглашался. Говорит, что не запомнил, где оно находится. Попробуйте с ним договориться... Старик любит выпить, угостите его хорошенько, может он с вами будет сговорчивее. А чего выпить — у меня есть.

Я попросил хозяина пригласить соседа чаевничать, а хозяйку подготовить закуску.

Порог избы переступил высокий старик, с большой окладистой бородой и густыми длинными усами цвета спелой ржи, с копной темно-русых волос, слегка тронутых сединой. Перекрестившись на темные образа в переднем углу избы и низко поклонившись, он подошел, поздоровался со мной за руку и спросил:

— Чем могу служить, зачем приглашали?

— Да вот хозяин дома сказал, что ты с малолетства бродишь по лесу, охотишься с ружьем, за свою долгую жизнь немало повидал и можешь рассказать много интересного. Я тоже с детства охотник, люблю побеседовать с бывалым человеком.

Хозяин пригласил нас к столу, за которым уже хлопотала его супруга. После первого стакана самогона беседа оживилась, но старик говорил на отвлеченные темы, а о найденной им осенью берлоге пока не обмолвился ни словом, хотя я и намекнул об охоте на медведей.

— Я на этих зверей никогда не охотился, боюсь их. Ружьишко у меня — одноствольная шомполка, только по рябку да по белке и годна. Куда уж с ней промышлять медведей! — уклонился он от разговора.

После второго стакана хозяин прямо обратился к гостю:

— А чего ж ты, Куприяныч, таишься, не расскажешь о найденных тобою медведях? Зачем ты пасешь их и нашим охотникам не показываешь? Вот уж весна подходит, скоро звери из берлог поднимутся и до самой осени зачнут по деревням скотину резать! Нехорошо это, ведь и твою буренку могут стравить за милую душу.

— В самом деле, Тимофей Куприянович, почему ты молчишь о берлоге? Если сам не охотник по медведям, дай возможность другим уничтожить хищников. Хочешь, пойдем завтра на охоту вместе, — предложил я Куприянычу.

— Ну что ж, за вашу ласку и угощение я согласен показать логово, но сам к нему близко не подойду, ведь четыре зверя в берлоге залегли, по следам один дюже большой, а три поменьше. Только не вздумайте один их стрелять: одному нипочем не управиться, хоть ружье и с двумя стволами. Два выстрела поспеешь дать, а еще два зверя враз навалятся — как спасешься? — высказал свои опасения подгулявший Куприяныч.

— Ты, сосед, за охотника не опасайся,— вмешался хозяин.— Ружье у него доброе, скорострельное, да и собака что волк — никакой лончак с ней не справится. Ты вот толком скажи, что за свои труды положишь с охотника?

— Что ж, раз такое дело между нами состоится, то пожалуйте мне на увеселение души четвертную, да только вперед, до охоты, а то бог его знает, как она, эта охота окончится! Четыре зверя залегли в берлогу-то, вот что понимать надо! — определил плату за показ логова старый охотник.

— Хорошо, Тимофей Куприянович, я согласен на твои условия. Вот тебе пока двадцать пять рублей в задаток. Если же в берлоге окажутся четыре зверя, я доплачу тебе еще семьдесят пять. За одного медведя «Госстрах» выплачивает премию двадцать пять рублей, следовательно, тебе за четырех зверей причитается по закону сто рублей. Это будет справедливо и для тебя не обидно — твои труды правильно оплатятся. Теперь, раз мы договорились, иди отдыхать, а утром пораньше отправимся на охоту. Далеко ли придется идти или надо ехать на лошади? — спросил я.

— Верст пять поедем на лошади, а потом до логова версты полторы нужно идти на лыжах по увалам, — закончил беседу Куприяныч, попрощался и ушел домой.

— Старик правильный, зря болтать не станет, — говорил хозяин, устраивая мне постель на диване, — видимо, твердо знает, что четыре зверя легли на зимовку. Управитесь один-то? Может, созвать наших охотников, веселее в компании-то будет, да и друг друга вовремя выручить можно, если что получится не так?

— Никого звать не нужно: незнакомые охотники на медвежьей охоте страшнее зверя, надеяться следует только на себя, — ответил я, довольный, что удалось договориться с дедом.

...Рано утром небольшая, но крепкая и шустрая лошадка бодро бежала по укатанной зимней дороге, помахивая хвостом, когда Куприяныч подстегивал ее вожжами. Старик, успевший перед выездом опохмелиться, мурлыкал какую-то грустную мелодию, и все попытки втянуть его в разговор оставались безуспешными. Куприяныч сердился, что я не взял с собой Красавчика, как обещал. (Мне пришлось переменить решение, так как к утру наступила оттепель, наст исчез, и в глубоком снегу у берлоги лайка могла бы легко попасть в лапы медведю.)

Проехав на розвальнях около пяти километров, мы спустились с крутого берега на небольшое озеро, пересекли его и поднялись на более крутой противоположный берег. Здесь старик свернул к большому остожью и стал привязывать у него свою лошадь.

Слезая с розвальней, я увидел подбежавшую к нам небольшую пеструю собачонку.

— Твоя собака, Тимофей Куприянович? — спросил я деда, утаптывавшего снег перед мордой лошади и выгребавшего сено из остожья.

— Какая собака, где? — воскликнул Куприяныч, живо оборачиваясь назад. Увидев свернувшуюся на розвальнях собачку, он схватил большую вицу из остожья, замахнулся, но ударить собаку не успел. Она проворно выскочила из саней и, отбежав с полсотни шагов, уселась на озере и стала терпеливо выслушивать свирепые ругательства своего хозяина.

— Да полно, Тимофей Куприянович, пусть собака лежит в санях да караулит лошадь. Не стоит терять время, возиться с ней! — крикнул я старику, но он еще более разозлился и бросился бегом вниз по берегу, потрясая вицей.

Куприяныч вернулся к саням только тогда, когда убедился, что собака умчалась в деревню.

— Собачонка была со мной осенью у берлоги и долго лаяла на зверей. Если ее не угнать домой, она поспеет к логову раньше нас и своим лаем сгонит зверей еще до вашего подхода... Весной медведь не так крепко спит. Нельзя нам брать с собой собаку — спортит все дело! — заключил старик.

Внезапно у меня возникла мысль: если собака осенью лаяла на медведей, они могли после этого покинуть берлогу и залечь в другом месте. Настроение резко упало. Куприяныч, угадав мою мысль, поспешил успокоить меня:

— Уже зимой, по снегу, я проходил с собакой неподалеку от логова. Так вот же, проклятущая, опять убралась к нему и долго лаяла. Нисколько не боится — в самую берлогу суется. Я уже был у деревни, когда она меня догнала...

Следовательно, медвежья семья и сейчас лежит в берлоге, — подумал я, и ко мне вернулось прежнее настроение, какое всегда бывает в ожидании новых впечатлений от медвежьей охоты.

Мы двинулись на лыжах к обширной старой гари, где виднелись почерневшие скелеты крупных сосен и елей. Когда подошли ближе, стало видно, что многие деревья свалились крест-накрест, образовав трудно проходимые завалы и нагромождения.

Старый охотник остановился и, указывая рукой вперед, сказал:

— Скоро мы спустимся в первый лог, поднимемся на второй увал, а затем снова в лог и выйдем на третий увал. Между ним и четвертым увалом, в логу, лежит большая осина. Под ее вершиной и залегли звери. Выход из берлоги смотрит в южную сторону. С увала я покажу вам эту осину, потом действуйте сами, как знаете, только дайте мне уйти на второй увал, как договорились...

Идти было трудно: снег подтаял и прилипал к лыжам.

Пасмурное с утра небо прояснилось, и солнце пригревало уже совсем по-весеннему. От ходьбы становилось жарко.

На третьем увале я снял ватную тужурку и достал из рюкзака белый маскировочный халат. Тимофей Куприянович показал мне полузанесенную вершину лежавшей на земле в логу крупной осины, подал руку и с едва скрываемым волнением промолвил:

— Ну, счастливо оставаться, желаю благополучной охоты! Не впервой, видать, вам, раз идете один на такое дело! Когда расправитесь с медведями, идите на второй увал и помашите мне шапкой. Я тогда буду знать, что можно ехать в деревню за народом и подводами...

Ожидая, пока Куприяныч поднимется на второй увал, я зарядил правый ствол штуцера сплошной, а левый — пулей с экспрессной пустотой. Два запасных патрона положил в нагрудный карман маскировочного халата.

Взглянув вниз на осину, я вдруг увидел медленно пробиравшуюся по снегу собаку старого охотника. Ориентируясь, по-видимому, по памяти, она уверенно приближалась к вершине осины. В 2—3 шагах от нее собака несколько раз тявкнула, а затем, осмелев, приблизилась к торчавшим из-под снега сучьям вплотную, обнюхала их и залилась звонким лаем, время от времени оборачиваясь на меня, все еще находившегося на увале.

Теперь уже сомнений быть не могло: старик правильно указал логово, собака подтвердила наличие в нем медведей. Наступил ответственный момент охоты.

Я спустился на лыжах в лог и, остановившись в 8—10 шагах от собаки, снял штуцер с плеча. По мере моего приближения собака облаивала берлогу все азартнее, порой заскакивая на видневшиеся из-под снега крупные сучья и оглядываясь на меня. Увидев, что я взял в руки штуцер, она бросилась в гущу сучьев вершины и на несколько секунд исчезла в осыпавшейся с них снежной кухте. Но вот собака стремительно выскочила обратно, а между сучьев почти в ту же секунду появилась широколобая медвежья морда и сразу же скрылась в логове.

Опасаясь, что смелая собака Куприяныча может погибнуть в азарте охоты, я поторопился вступить в борьбу. Чтобы обратить внимание собаки на себя, я громко свистнул, поднимая приклад штуцера к плечу. Взглянув в мою сторону, умная собака поняла, что я приготовился к выстрелу, и отскочила от вершины осины в сторону.

После выстрела сплошной пулей туда, где скрылась голова зверя, раздался треск раздвигаемых в стороны и ломающихся сучьев, из-под вершины дерева неторопливо выдвинулась крупная медвежья туша. Выстрел из левого ствола — и она безжизненно рухнула на снег.

Едва я успел вставить новые патроны и закрыть затвор ружья, как из-под вершины осины один за другим выскочили и разбежались в разные стороны крупные медвежата.

За первым увязалась собака, цепко хватая его за зад, хотя медвежонок был в три раза крупнее ее.

Одного лончака я успел застрелить, а второго ранил в тот момент, когда он пытался скрыться за ствол крупной ели. Услышав его верещание, собака оставила первого лончака и бросилась ко второму. Атакованный прежде лончак, освободившись от преследования собаки, пустился наутек. Он поднялся на четвертый увал, лавируя меж стволами деревьев и кустарников. Посланные вдогонку выстрелы только подстегнули его, и он скрылся за гребнем увала.

Добив раненого лончака и направив собаку по следу убежавшего медвежонка, я поднялся на увал и здесь скоро услышал отдаленный лай, доносившийся из глубины гари. Медленно пробираясь между обгорелыми стволами лежавших вдоль и поперек деревьев, я увидел собаку, лаявшую на вершину березы. На ее сучьях затаился лончак. Когда я застрелил его и притащил тушу к берлоге, то увидел спускавшегося с увала Куприяныча. Еще издалека он громко спросил:

— Ну как, всех зверей забил, аль ушли которые?

Услышав мой утвердительный ответ, он радостно и возбужденно заговорил:

— Слава богу, не стравили звери! И потужил же я, слыша сильную стрельбу раз за разом. Вдруг медведи напали на охотника, а помощь-то подать некому! Изругал себя за показ берлоги: стравил, мол, зверям человека, а сам сбежал! И таково-то лихо стало у меня на сердце, что не было мочи дожидаться тебя у саней, вот и поспешил с ружьишком сюда, к тебе на подмогу, да все боялся, что опоздаю, не поспею выручить из беды!

— Большое тебе, Тимофей Куприянович, спасибо, как видишь, ничего страшного не произошло. Но вот собака твоя мне здорово помогла.

И я рассказал старику о геройском поведении его собачонки на берлоге.

На съемку шкур и разделку медвежьих туш ушел почти весь день. Вечером мы вернулись в деревню, я рассчитался с Куприянычем, как условились, а утром следующего дня с помощью нескольких его односельчан мы вынесли из леса и перевезли в деревню шкуры и мясо.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Страница 4 из 4

 

Серко

 

Я уже рассказывал о работе с Красавчиком. В течение четырех лет я с успехом охотился с ним по глухарям, лосям и медведям и не собирался заводить ему в пару другой лайки, это произошло совершенно случайно.

Находясь в командировке в Медвежьегорске, я как-то пошел в продуктовый магазин и, поднявшись на высокое крыльцо, увидел лежавшую на нем лайку темно-серой масти. При моем появлении она встала, обнюхала мои ноги и приветливо завиляла круто завернутым на спину хвостом. Мне сразу бросился в глаза ее отличный экстерьер: сухая голова с небольшими стоячими острыми ушами, широкая и глубокая грудная клетка, почти квадратный корпус туловища, мускулистые ноги с плотно сжатыми пальцами. Захотелось узнать, кому принадлежит такая породистая собака.

Продавщица рассказала, что это собачка не здешняя, она появилась у магазина недели три назад. Днем она лежит на крыльце, подкармливаясь от покупателей, в основном от девчонок и мальчишек, а ночью дежурит у магазина вместе со сторожем.

— Если она вам понравилась, так заберите ее себе, — советовала продавщица. — Говорят, что собака — охотничья. А наши охотники имеют своих собак. Сторож зовет ее Серко.

— Что ж, раз эта собака — беспризорная, я охотно возьму ее. А если найдется хозяин, то вот мой адрес.

Красавчик встретил гостя очень недружелюбно: подняв шерсть на загривке, грозно зарычал. Серко ответил ему тем же, тоже вздыбив шерсть, и стал рваться из моих рук, готовый вступить в драку.

Я привязал Серко на прочную цепь к будке рядом с конурой Красавчика, но так, чтобы они не могли достать друг друга зубами, и стал кормить обоих из длинного корыта, поставленного между конурами.

Спустя неделю, собаки привыкли друг к другу и при первой же охоте на медведя на овсяном поле дружно атаковали зверя.

Мои охоты с этими лайками на лосей и медведей продолжались более двух лет и были очень интересными и яркими по впечатлениям.

Серко не обращал внимания на боровую птицу и не работал по глухарям, но хорошо находил и облаивал белок. Поэтому осенью я охотился на глухарей только с Красавчиком. Однажды в конце сентября он наткнулся во время гона лосей на крупного быка с лосихой и атаковал их. Рассвирепевший лось стал гоняться за лайкой, и она едва успевала увертываться от его копыт в высокой травяной растительности. Бык нанес собаке сильный удар копытом, когда она наскочила боком на небольшой пень, скрытый травой. Мой выстрел запоздал всего на одну-две секунды...

После шестилетней охоты со мной Красавчик стал инвалидом: в результате травмы нога у него высохла и безжизненно повисла. Дальше мне пришлось охотиться с Серко, который вполне заменил его, а для охоты за глухарями я завел другую лайку-птичницу.

С Серко я убил четырех медведей. Первый из них задрал лошадь на выпасе в тайге, двое травили овес.

В серенький ноябрьский день во время охоты на белок по снегу Серко, спасая меня от неожиданно напавшего медведя-шатуна, погиб. Вот как это было.

Ранним утром я шел с собакой по лесовозной дороге. Пройдя с два километра, я освободил лайку от ошейника, и она ушла в поиск, а я продолжал двигаться по дороге. Вскоре в правой стороне послышался отдаленный голос собаки. Свернув на него, через несколько десятков шагов я вступил в густой молодой ельник и стал медленно пробираться на голос лайки. Вдруг слева в каких-то 20-25 шагах от себя я увидел вздыбившуюся фигуру медведя. Бескурковка была заряжена патронами с мелкой дробью. Пока зверь рассматривал меня, я быстро расстегнул патронташ и достал пару пулевых патронов, которые всегда находились в нем справа, но о перезарядке бескурковки нечего было и думать: медведь прыжками бросился ко мне, подминая еловый подрост.

Вскинув ружье к плечу, я ждал приближения зверя, рассчитывая выстрелом в морду ослепить его дробью. Когда медведь находился от меня в 4-5 шагах, я выстрелил из правого ствола в голову и быстро, насколько позволял еловый подрост, отскочил вправо, чтобы не быть смятым зверем (вторым выстрелом я рассчитывал поразить его в левый бок). Но скачок оказался неудачным: я наступил на скрытую под снегом валежину, поскользнулся и, падая, нечаянно выстрелил из левого ствола в воздух.

Медведь с разбегу накрыл меня и стал хватать за голову зубами. Моя ватная шапка-ушанка с кожаным верхом на несколько секунд застряла в медвежьей пасти, а когда зверь вытолкнул ее лапой, слева на его окровавленную и окривевшую на левый глаз голову с остервенением набросился Серко. Хватки его были настолько болезненными, что медведь был вынужден оставить меня и вступить с лайкой в ожесточенную драку, не на жизнь, а на смерть.

Я как мог быстрее поднялся на ноги, отбежал на несколько шагов в сторону, на ходу раскрыв затвор бескурковки, из которой автоматический эжектор выбросил стреляные гильзы. Едва успел вложить в стволы пулевые патроны и закрыть затвор, одновременно поставив предохранитель на «огонь», как зверь уже кинулся ко мне. Выпущенные дуплетом пули в череп медведя уложили его замертво у моих ног.

Я бросился к лежавшему на снегу Серко, но все было кончено... Я ощупал его, определил, что ребра и спинной хребет сломаны: на голове зияли раны от клыков зверя.

Спасая меня от неминуемой гибели, Серко самоотверженно набросился на медведя спереди. Если бы он стал хватать зверя сзади, то возможно, выручив меня, сам бы не погиб от могучих лап хищника.

На этой охоте я высоко оценил свою бескурковку с автоматическим эжектором, благодаря которому я успел быстро освободить стволы от стреляных дробовых гильз и зарядить их пулевыми патронами. Без эжектора я вряд ли сумел бы это сделать, так как борьба лайки со зверем длилась лишь несколько секунд.

На этой охоте я убил последнего, 38-го по счету, медведя. После Красавчика и Серко я больше зверовых лаек не заводил и на медведей не охотился.

 

"Охотничьи просторы"

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Присоединяйтесь к обсуждению

Вы можете написать сейчас и зарегистрироваться позже. Если у вас есть аккаунт, авторизуйтесь, чтобы опубликовать от имени своего аккаунта.

Гость
Ответить в этой теме...

×   Вставлено с форматированием.   Вставить как обычный текст

  Разрешено использовать не более 75 эмодзи.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отображать как обычную ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставлять изображения напрямую. Загружайте или вставляйте изображения по ссылке.

Загрузка...
×
×
  • Создать...